Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]
Габриэлян улыбнулся. Как обычно, в процессе ожидания его мозг опять начал кормить сам себя информацией. Защитный механизм. Как всякие механизмы — слабость. Но вряд ли этой слабостью кто-то успеет воспользоваться.
Все. Помост проверили. Можно начинать.
Движение справа. Андриевич встал прямо перед ним.
— Ты сломал шею птенцу и думаешь, что можешь убить господина? — за словами шла волна — презрение, уверенность в безграничном превосходстстве и рефреном, водой о камни — «ты умрешь, умрешь, умрешь…»
— Я не знаю, господин Андриевич. — Габриэлян смотрел на старшего и думал, что от бедняги Кима тот отличается разве что силой и скоростью. Ну и еще Ким не был трусом. — Я еще никогда не пробовал.
Габриэлян отвернулся, снял пиджак, аккуратно сложил его, подумал, положил прямо на пол. Отцепил от левого предплечья легкие пластиковые ножны с ножом и пристроил сверху. По закону он мог пользоваться холодным оружием, но сразу пускать его в ход не собирался — а если противник сделает неверные выводы, ну что ж… Снял планшетку, ввел код. Если он через четверть часа не даст отбой, система расплавит чип. Надежнее было бы отдать такой приказ сразу, но у Габриэляна была еще одна идея. Андриевич нарушал правила на глазах у всего зала, начав психическую атаку до поединка. Значит и нам можно.
В висках стучало «умрешь, умрешь, умрешь…» Умру. Скорее всего, сейчас. Жадный трусливый дурак. Ждет подвоха от Волкова. А подвох уже произошел. Сегодня Андриевичу уже не говорить. А завтра господин советник его убьет. И все будут знать, за что. За «Морену» и референта.
Он шагнул на помост — и волна накрыла его с головой — «…ешь..» Именно. Если теперь, так, значит, не потом; если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь.[22] Виттенбергский вальс, как говорит Суслик. Только сам, бедняга, танцевать не может, потому что для этого нужно любить жизнь — а ему пока интересны разве что маленькие удовольствия.
Да, сначала давление, в полную силу. Потом, когда станет ясно, что не вышло, Андриевич попытается сделать вид, что играл со мной, и еще чуть-чуть потянет — и постарается достать одним ударом. Классика. Случай из учебника. Габриэлян описывал медленный полукруг, повернувшись к противнику левым боком… Когда сработал таймер планшетки и совершенно неуместный в этом зале полуторавековой выдержки голос пропел:
Hello darkness, my old friend,
I've come to talk with you again…
он рывком сократил расстояние между собой и Андриевичем. Все время, что есть — мое.
Все пошло не так, с самого начала. Вернее, все пошло не так до самого начала, но вот сейчас…
Музыка мешала. Раздражала. Отвлекала самим несоответствием ситуации. Человек тоже мешал. Он был быстрее и сильнее, чем следовало. Он должен был прийти в отчаяние — уже. Андриевич знал людскую меру — и ему приходилось встречаться с сотрудниками СБ не только в коридорах. Но треклятый «боевой компьютер» Волкова просто лучился радостью. Его можно было убить — вот сейчас, и сейчас — но его следовало убить правильно. Презрительно. Небрежно… И выпить.
Сошлось! И опять сошлось! Он меня пропустил. Габриэлян делал то, что его инструктора категорически не советовали при встрече с противником сильнее и быстрее себя — прижимался вплотную. Бил от локтя — короткие, костоломные удары. После ста господа почти не чувствуют боли, но вот опорно-двигательный аппарат у них тот же, что и у человека. Покрепче разве что. А Андриевич привык оценивать объем повреждений по боли. И не видит, что он уже разбалансирован. Уже. Вот сейчас он меня сдвинет влево и попробует достать. Сошлось…
Превосходство в скорости было слишком большим. Уйти из-под удара человеку не удалось — а вот повернуться он успел, и рука Андриевича только скользнула по груди противника — чего было бы достаточно, если бы не Васильев, не роль бревна, не многолетняя привычка… удар отбросил человека направо и вперед по ходу движения — так? Андриевич шагнул — согнутая в локте левая идет назад… и прямо на этот локоть, ловя встречное движение, и обрушилось возникшее из ниоткуда светлое, слегка искривленное лезвие. Алиса, это пудинг, то есть бебут, он из Персии. Чуть-чуть легковат, зато рубит- не нарадуешься. А лишнее усилие мы и от себя приложим. Примерно так. Рука с коротким чвяканьем падает за край помоста. Within the wells of silence.
Теперь бы опять в клинч, развивать успех — но воздуха нет. Совсем. Назад. Сейчас он сорвется и я его не удержу. Хотя…
Человек в белой рубашке вскинул руку к переносице. Поправил очки.
Андриевич на мгновение потерял ориентацию. Боли почти не было. Руку он чувствовал. Пять минут отдельно от тела ей не повредят. Но. Ее. Отрубил. Человек. Андриевич был унижен. Разъярен. И еще ему было очень страшно. Потому что в момент атаки он не ощутил ничего. Никакой вспышки, ничего. Кроме ровного фонового веселья пополам с любопытством. И кому как не Андриевичу было знать, что Волков балуется генетикой… Что если? Что еще он может, этот с кинжалом… да все равно, что он может!
Если в зале кто-то дышал, это было не очень заметно. Только планшетка на полу перед помостом продолжала распевать про темные, мощеные брусчаткой улицы и неоновых богов. А на помосте человек — все-таки только человек, всего лишь человек — уже явно не успевал отвечать господину. Даже при помощи персидской железки — элемент внезапности израсходован, задеть важные суставы не удалось, а так…
Да, сейчас. И если получится…
Удар пришелся на левый бок. Тоже вскользь. Но он был много сильнее того, первого. Кажется, он сорвал кожу, вмяв ее в рубашку, кажется треснули ребра. Габриэлян не заметил, потому что следуюший удар — ногой в нижнюю часть бедра — тоже дошел до цели.
Андриевич опустился на колени рядом. На деревянном полу уже образовалась небольшая лужица. Кровь пахла разогретым металлом — как автомобиль, оставленный на улице в летний день. Жажды господин не ощущал совершенно. Это как пить спирт из самолетного бака — вроде и жидкость та же, и крепость вполне себе ничего — только где-то в мозжечке записано уже, что это не напиток, а горючее.
Он завел руку под спину Габриэляна, чуть приподнял его. Тот не сопротивлялся. Желтые глаза за стеклами смотрели на Андриевича со спокойным интересом. Андриевич дернул ртом. Ему нужна была победа, ему нужно было получить хоть что-то. Он потянулся… «The words of the prophets are written on the subway walls аnd tenement halls.» И услышал где-то там, в глубине, под метрами и метрами бетонных перекрытий, чей-то крик. Там был страх, нужный ему страх, правильный страх. Андриевич потянулся снова… И руки Габриэляна, разведенные на ширину двух ладоней метнулись вперед. Тридцать сантиметров мономолекулярной лески. Титан с микроскопической присадкой серебра. Упаковано в часы. Запомнить — неудобно доставать из положения лежа. Леска прошла сквозь ткани, хрящи и кость, как разогретый нож сквозь масло. Лучше. Удара, который отправил его голову за край помоста, Андриевич тоже не ощутил.
Габриэлян с усилием столкнул с себя мгновенно замершее тело.
— Бабушка-бабушка, — сказал Габриэлян, — зубы у тебя были великоваты, бабушка.
Он оперся на локти, подогнул здоровую ногу, встал на одно колено — задохнулся от боли… На полу он сберег бы больше сил, но выглядеть совсем беспомощным было опасно. Да и осмотреться так было легче, хотя никакого удовольствия осмотр не принес. Левый бок был похож на мясную лавку. Поправка, на развороченную мясную лавку. Нога просто не отзывалась. Как он мне бедренную артерию не порвал, уму непостижимо. Или не хотел, чтобы добро пропадало? Вообще-то истекать кровью в зале, полном высоких господ — не самое разумное занятие. Интересно, на какую площадь хватит пакета первой помощи,
если действовать в режиме суровой экономии…
Тут Габриэлян обнаружил, что над ним стоит Коваленко. И медики-люди. Трое. С госпитальной каталкой. Лица совершенно очумелые. То есть эта история окажется на улицах не завтра. Уже сегодня.
— Господин Габриэлян, — улыбнулся Коваленко, — вы поставили нас в затруднительное положение. Выдвинутое вами обвинение признано доказанным, но для того, чтобы принять меры, нам пришлось бы восстанавливать покойного Андриевича, что категорически запрещено положением о поединках. Зачем вы его убили?
— Простите, господин председатель. — прохрипел Габриэлян. — Это получилось случайно. Я не имел этого в виду. — Чистая правда. Но никто не поверит. Медики что-то делали с ним. Хуже от этого не становилось. Да, не забыть бы планшетку. Там как раз финальный проигрыш… Какая все-таки хорошая гитара. Три минуты четырнадцать секунд. «Sinnerman» пошел бы лучше, но он намного длиннее… Габриэлян повернулся к врачу, чтобы попросить его забрать компьютер… и понял, что все, включая Коваленко, смотрят на замолкшую планшетку. Он не слышал и не чувствовал, что творилось в зале, но догадаться было несложно. Ох, нет. «И я попал в конце посылки.» Вот в то, что это было случайностью, не поверит даже Волков. Да, шпионом в этом городе мне уже не работать. Безнадежно…
